Шагомер Воденникова

13 км 340 м – такой путь зафиксировал шагомер поэта Дмитрия Воденникова от дома в московских Сокольниках до областной библиотеки на улице Дзержинского во Владимире.

Дмитрий Воденников предпочитает перемещаться пешком. Речь не идет о пеших походах вокруг света. До Владимира поэт, откроем страшную тайну, ехал по железной дороге. Но вот от Сокольников до Курского вокзала и от владимирского вокзала до библиотеки жертва шагомеру была принесена согласно утвержденному ритуалу. Иначе нельзя, это уже не роскошь, как говорили классики, это явление. Фанаты шагомера Воденникова сбились в группу в «Фейсбуке» и фанатично, как положено по статусу, требуют ежедневного отчета о жертвоприношениях, что позволяет шагомеру ощущать себя хозяином жизни поэта. Правда, у амбициозного устройства есть реальный конкурент – такса Чуня, именовавшаяся несколько лет назад звездой Рунета. Но спрашивать о том, как уживаются два самых важных объекта в жизни Дмитрия, рискованно
– вопрос будет признан банальным, и разговор не состоится. А значит, старейшая в области газета останется без интервью с «королем поэтов», ведущим на Радио России программ «Поэтический минимум» и «Своя колокольня», лидером современного поэтического направления «новой искренности». Википедически образованные любители современной поэзии именно так определяют Дмитрия Воденникова.

Сам же он называет себя мертвым поэтом. Высокие отношения человека с вечностью. Правда, те снимки поклонников в «Фейсбуке», на которых он себе не нравится, от просмотров скрывает. Но не все.

– Какой я здесь красивый (это о фотографии во владимирской библиотеке). Посмотрите, в самом деле красивый!

В одном из самых интересных, пожалуй, интервью с поэтом писатель Захар При-лепин так это сформулировал:

–  Я сейчас вам задам вопрос немужской, провокационный, несколько подлый и крайне пошлый. Вы – красивый человек, и сами, видимо, об этом догадываетесь. Мне как-то в голову пришла дурная мысль, что русский поэт должен быть красивым. Нет, он, конечно, должен еще и стихи писать хорошие, но красивым все равно надо быть. Ну, насколько определение «красивый» может к мужчине подходить».

Вот он выходит – нет, не на сцен у, ее нет. Подиум? Эшафот? О чем вы! Библиотека! И мы
–  мирные, заранее восторженные: столичный поэт! Король поэтов. Ми-ми-мишки – это из разряда кодовых слов в общении поэта и его поклонников в соцсетях.

– Я – мертвый поэт…

Он говорит еще что-то вдогонку. Но аудитория уже напряглась. Поза? Кокетство?
–  А если кокетство? Почему так агрессивно воспринимают эти слова? Я не пишу, я мертвый поэт. Почему я не могу сказать об этом? Отчего это так раздражает? Вот вошла в помещение красивая женщина. Каждый ее жест – кокетство. Это должно раздражать? Почему?

Начинаем объяснять, что нас так раздражает. Или пугает? Или смешит? Мертвый – и смешит? Но если снова и снова, разным изданиям, устно и письменно? Может, спросить у самого поэта: почему мертвый?

–  Я помню, как это было. В Санкт-Петербурге. Мне не спалось, мы вышли с другом на улицу. Санкт-Петербург -очень холодный город. Такой же холодный, как Воронеж.
Он потом расскажет, почему южнорусский Воронеж, нарядный, уютный, с щедрыми веселыми жителями показался холодным, как искал дом, в котором в ссылке жил безмерно ценимый им Мандельштам, и нашел, но озноб после всего увиденного не проходил даже в гостинице.

–  И вот на безупречно выверенных – до дрожи – улицах Питера показалось, что в голове нет стройной системы – разрушилась матрица, – так он сказал другу. – Поэт, он да же есл и чего -то не понимает, может почувствовать какие-то вещи.

Это потом, в больнице, стало ясно, что матрица и впрямь рассыпалась. Загадочное предвидение поэта – зря, что ли, так говорят. Боль, страх, ожидание, порой отчаяние – что еще мы ассоциируем со страшным недугом?

И вот тогда он перестал писать… Романная такая фраза. Вот и не перестал. Для каждой новой передачи пишется эссе, посты в социальных сетях – с момента пробуждения. Конечно, та еще литература. Но шагомеру, знаете ли, нравится. Он вообще крайне заинтересован в перемещениях своего подопечного (а кто ж еще этот Дмитрий, который шагу без меня ступить не может?)

Поэтому Воденников и ездит по России, и даже дальше.
–  Но если вы мертвый поэт, в каком качестве вы здесь? – спрашивает публика во Владимире.
– В качестве чтеца, – отвечает он публике.

Так и сказал в начале встречи, что читать только свои стихи не собирается. Есть поэты, которые для него – и открытие, и совпадение. Линор Горалик, Вениамин Блаженных, Елена Ширман. Их стихи называет «перевертышами», говоря не о словесной эквилибристике, а о библейской метафоричности, облеченной в простоту. Когда стихи, начинающиеся как детская считалка, внезапно в финале мыслью улетают в за-предельность. Как перчатка, которую медленно снимают, выворачивая наизнанку.

Не к месту вспоминается голливудский фильм с Ритой Хейворд, которая так снимала свою длинную перчатку, что стала самой желанной женщиной для американских солдат во время войны. Спросить бы у Дмитрия, не из этих ли источников его ассоциации, но как-то боязно. Ладно, если только съязвит, а если дело дойдет до ссоры?

–  С любым человеком отношения надо начинать со ссоры, особенно с тем, кого собираешься любить. Если ты не знаешь, какой человек в ссоре, ты просто его не узнаешь. Я думаю, что почти любая женщина не стала бы общаться с тем мужчиной, который может у дарить. На до узнавать человека не через конфетно-букетные отношения.

Похоже, шагомер поэта в этот момент оживился, предвидя какую-то активность того, кто тесно слился с ним.
–  Но поссориться можно не со всяким, нужен повод, а это – общение. Как же тогда начинать со ссоры?
–  Просто, – отвечает поэт и явно собирается плеснуть в меня чаем.

Вот и для ценимого им Мандельштама очень важно было ссориться. Он называл это все «колючие разговоры». Нет, не гожусь я в музы. Выражения моего лица было достаточно, чтобы ссора, способная перерасти в любовь, не состоялась. А может, все дело в пирогах, которые приготовили к чаю милейшие сотрудницы библиотеки? Пироги поэт нахваливал, ну прямо как живой. Хотя это поэт мертвый, а гражданин Воденников…

–  Мне очень хотелось прыгнуть с парашютом. Еще до болезни. Теперь говорят, что нельзя. Хотя… Я бы вот хотел умереть, падая с самолета. Что вы так реагируете? Вы бы хотели умереть, съев пельмени?
Ну, это слишком! За владимирские пельмени лично мне обидно. Как-никак, полдержавы покорили.
– Ладно, пишите: «Он влетел в гримерку, вытирая слезы и грим, и произнес: «Я люблю пельмени».
Не было слез, я живой свидетель, хотя Воденников и называет себя истероидом, человеком, способным впечатлиться, завестись. И от тех, кого смог бы впустить в свой круг, похоже, ждет того же.

– Надо быть с тем человеком, который сидит перед тобой на краешке стула. Без всякого эротического подтекста. Мало людей, которые могут сидеть на краешке. И это не униженность, нет, это готовность к прыжку, к порыву. Не заметить такое ты не сможешь. Но можешь не захотеть. Это другое. И вообще, надо уходить: от любви, от сделанного.

Похоже, шагомер поэта в этот момент напрягся в возбуждающем ожидании. Уходить – это же наматывать километры, бить новые рекорды. Это значит жить, и не важно, мертвый поэт тебе достался или живой агностик…

Шагомеру в этот раз выпало редкое везение: поход к храму Покрова на Нерли и в Суздаль добавил еще 10 км с хвостиком. Фанаты шагомера Воденникова должны проявить сознательность и отдать трудяге свои лайки.

– Обычный результат, без напряжения, 11 км, средний – 20, а вот рекорд – это 30.
А всего в памяти шагомера поэта, имеющего все шансы стать когда-нибудь экспонатом мемориального музея, – около 400 км по России и Европе. Включая и владимирские версты.

ЦИФРА:

400 километров прошагал по России и Европе поэт Воденников